Liederabend LVIII: Rachmaninoff, Tchaikovsky, Rimsky-Korsakov, and Dvořák

Арион

Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
В глубь мощны вёсла.  В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный чёлн;
А я, — беспечной веры полн —
Пловцам я пел…  Вдруг лоно волн 
Измял с налёту вихорь шумный…
Погиб и кормщик, и пловец!
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою,
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою. 

Alexander Pushkin

Ветер перелётный

Ветер перелётныйобласкалменя
И шепнул печально: “Ночь сильнее дня.”
И закат померкнул.Тучи почернели. Дрогнули, смутились пасмурные ели,

И над тёмнымморем, где крутился вал,
Ветер перелётныйзыбьюпробежал.
Ночь царила в мире. А меж тем далёко
За морем зажглося огненное око.
Новыйраспустилсявнебесахцветок,
Светом возрождённымзаблисталвосток.
Ветер изменился и пахнул мне в очи,
И шепнул с усмешкой: “День сильнее ночи!”

Konstantin Balmont

Буря

Ты видел деву на скале,
В одежде белой, над волнами,
Когда, бушуя в бурной мгле,
Играло море с берегами.
Когда луч молний озарял
Её всечасно блеском алым,
И ветер бился и летал
С её летучим покрывалом!
Прекрасно море в бурной мгле,
И небо в блёстках, без лазури.
Но верь мне: дева на скале
Прекрасней волн, небес и бури.

Alexander Pushkin

Arion

There were many of us in the boat;
Some kept the sail taut,
Others in unison dipped
Powerful oars into the deep.  In the silence,
Leaning on the tiller, our skilled helmsman
Silently steered the laden vessel;
And I, — full of carefree trust, —
Sang to the oarsmen…  Suddenly the cradle of the waves
Was sundered by a roaring whirlwind…
The helmsman perished, and all the crew!
I alone, the mysterious singer,
Cast ashore by the storm,
 I sing my former hymns,
And dry out my damp garment
In the sun under a cliff.



A passing wind

Rippling gusts of migrant wind caressed my face,
Voices said in whispers: “Night defeats the day.”
Then the sunset darkened. Rain clouds turned to black,
Somber firs grew troubled, trembled in dismay.

O’er the darkling sea, across a looming wave,
Rippling wind slipped past and raced along the swell.
Night now reigned supreme in the colossal world. Meanwhile,
Far across the sea a fiery eye ignited.
Radiantly in heaven a flower opened wide,
Light was resurrected in the glowing east.
Then the shifting wind blew straight into my eyes,
Whispering with a grin: “The day defeats the night!”



The Storm

You saw a maiden high on a cliff
Dressed in white, above the waves,
When the sea, surging in stormy darkness,
Played with the beaches, pounding them.
While lightning kept illuminating 
Her in flashes of scarlet light,
And the whipping wind flew,
Blowing her shawl like wings!
Fair is the sea in stormy darkness,
And the azureless sky in explosive flashes.
But believe me: the maiden on the cliff
Is fairer far than waves, sky, and tempest.

Translations by Richard Sylvester

Колыбельная

Спи, дитя моё, спи, усни! они, усни!
Сладкий сон к себе мани:
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.

Улетел орёл домой;
Солнце скрылось над водой;
Ветер, после трёх ночей,
Мчится к матери своей.

Спрашивала ветра мать:
“Где изволил пропадать?
Али звёзды воевал?
Али волны всё гонял?”

“Не гонял я волн морских,
Звёзд не трогал золотых;
Я дитя оберегал,
Колыбелочку качал!”

Apollon Nikolayevich Maikov,
after a traditional Greek song

Я ли в поле да не травушка была

Я ли в поле да не травушка была,
Я ли в поле не зелёная росла;
Взяли меня, травушку, скосили,
На солнышке в поле иссушили.
        Ох, ты, горе моё, горюшко! 
        Знать такая моя долюшка!

Я ли в поле не калинушка была,
Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку, сломали,
Да в жгутики меня посвязали!
        Ох, ты, горе моё, горюшко!  …     

Я ль у батюшки не доченька была,
У родимой не цветочек я росла;
Неволей меня, бедную, взяли,
Да с немилым, седым повенчали!
        Ох, ты, горе моё, горюшко!  …

Ivan Surikov

День ли царит

День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли бессвязных, в житейской борьбе, Всюду со мной, мою жизнь наполняя, Дума всё та же, одна, роковая,— 
        Всё о тебе !

С нею не страшен мне призрак былого, Сердце воспрянуло, снова любя…
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Всё что в душе дорогого, святого, — 
        Всё от тебя !

Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь загубя, —
Знаю одно: что до самой могилы,
Помыслы, чувства, и песни, и силы, 
        Всё для тебя !

Aleksey Apukhtin

Lullaby

Sleep, my baby, hushaby!
Welcome sweet sleep:
Nannies three watch over you —
Wind, sun, and eagle.

The eagle flew home;
The sun set over the water;
The wind, after three nights,
Comes racing to his mother.

His mother asked the wind:
“Where have you been hiding all this time?
Were you playing battle with the stars?
Or just pushing waves around?”

“I wasn’t pushing any sea waves around,
I didn’t touch the golden stars;
I was keeping a baby safe from harm,
I was rocking a little cradle!”




Wasn’t I a blade of grass

Wasn’t I a blade of grass in the field,
Wasn’t I growing green in the field?
I was taken, blade of grass, and cut down,
Left in the field to dry in the sun.
       Oh, you, woe, heavy woe of mine! 
       So that’s what fate had in store for me!

Wasn’t I a bush of guelder rose,
With berries red, growing in the field?
The bush was taken, cut down,
And tied up into a bundle of twigs!  
       Oh, you, woe, heavy woe of mine!  …

Wasn’t I my father’s little daughter,
Wasn’t I my mother’s little flower?
By force they took me, poor girl,
And married me to an old man I don’t love!
        Oh, you, woe, heavy woe of mine!  …



Whether day reigns

Whether day reigns, or stillness of night,
In dreams incoherent, or everyday struggle,
Wherever I am, to make my life whole,
Is one thought, unchanging, predestined —          
         Always of you!

With it I don’t fear ghosts from the past,
My heart can take wing, loving again…
Faith, dreams, an inspired word,
All in my soul that’s dear, sacred — 
         All of it comes from you!

Whether my days be bright or bleak,
If I burn out quickly, destroy my life, —
One thing I know: to the grave itself
My hopes and feelings, my songs and strength,
          All are for you!

Translations by Richard Sylvester

Нимфа

Я знаю, отчего у этих берегов
раздумье тайное объемлет дух пловцов:
там нимфа грустная с распущенной косою,
полузакрытая певучей осокою,
порою песнь поёт про шёлк своих власов,
лазурь заплаканных очей, жемчуг зубов, и
сердце, полное любви неразделённой.
Проедет ли челнок пловец обворожённый,
её заслушавшись, перестаёт грести;
замолкнет ли она, но долго на пути
ему все чудятся напевы над водою
и нимфа в камышах, с распущенной косою.  

Сон в летнюю ночь

Долго ночью вчера я заснуть не могла,
я вставала, окно отворяла…
Ночь немая меня и томила, и жгла,
ароматом цветов опьяняла…

Только вдруг зашумели кусты под окном,
распахнулась, шумя, занавеска —
и влетел ко мне юноша, светел лицом,
точно весь был из лунного блеска.

Растворилися двери светлицы моей,
колоннады за ними открылись;
в пирамидах из роз вереницы огней
в алебастровых вазах светились…

Чудный гость подходил всё к постели моей,
говорил мне он с кроткой улыбкой:
„Отчего предо мною в подушки скорей ты
нырнула испуганной рыбкой!

Оглянися — я бог, бог видений и грёз, 
тайный друг я застенчивой девы…
И блаженство небес я впервые принёс
для тебя, для моей королевы…“

Говорил и лицо он моё отрывал
от подушки тихонько руками;
и щеки моей край горячо целовал,
и искал моих уст он устами…

Под дыханьем его обессилела я…
На груди разомкнулися руки…
И звучало в ушах: „Ты моя! ты моя!“
точно арфы далёкие звуки…

Протекали часы…  Я открыла глаза…
Мой покой был уж облит зарёю…
Я одна…  вся дрожу…  Распустилась коса…
Я не знаю, что было со мною…

Apollon Nikolayevich Maikov

Look!  I am a god of visions and daydreams,
the secret friend of a shy girl…
And I have brought the bliss of the heavens
to you, my queen!”

He spoke, taking my face from the pillow
with gentle hands,
warmly kissing my cheeks
and seeking my lips with his lips…

I grew weak beneath his breath…
Hands opened upon a breast…
And I heard in my ears,
like the distant sounds of a harp: “You are mine!”

The hours passed…  I opened my eyes…
My room was bathed in the light of dawn…
I am alone…  I tremble… My hair has come  undone…
I don’t know what’s happened to me…

Translations by Damien Krzyzek

Má píseň zas mi láskou zní

Má píseň zas mi láskou zní,
když starý den umírá,
a chudý mech kdy na šat svůj
si tajně perle sbírá.

Má píseň v kraj tak toužně zní,
když světem noha bloudí;
jen rodné pusty dálinou
zpěv volně z ňader proudí.

Má píseň hlučně láskou zní,
když bouře běží plání;
když těším se, že bídy prost
dlí bratr v umírání.



Široké rukávy

Široké rukávy a široké gatě
volnější cigánu nežli dolman v zlatě.
Dolman a to zlato bujná prsa svírá;
pod ním volná píseň násilně umírá.
A kdo raduješ se, tvá kdy píseň v květě,
přej si, aby zašlo zlato v celém světě!



Když mne stará matka

Když mne stará matka zpívat učívala,
podivno, že často, často slzívala.
A teď také pláčem snědé líce mučím,
když cigánské děti hrát a zpívat učím!

Dejte klec jestřábu

Dejte klec jestřábu ze zlata ryzého;
nezmění on za ni hnízda trněného.
Komoni bujnému, jenž se pustou žene,
zřídka kdy připnete uzdy a třemene.
A tak i cigánu příroda cos dala:
k volnosti ho věčným poutem, k volnosti ho upoutala.

Adolf Heyduk

My song resounds again with love

My song resounds again with love,
as the old day dies,
and the poor moss secretly gathers pearls
into its gown.

My song so longingly resounds into the land,
as my steps wander through the world;
only through the vastness of my native puszta*
does my voice pour freely from my breast.

My song resounds loudly with love,
as a storm rushes through the plain;
and I am glad that my brother
is dying free from misery.

           *Hungarian grassland

Wide sleeves

Wide sleeves and wide trousers
are more free to a gypsy than a golden dolman*.
The dolman and that gold constrict an exuberant heart;
beneath them a free song violently dies.
And you who rejoice when your song is in bloom,
wish that gold would be extinct in the whole world!

          *a short, ornate jacket worn by Hungarian cavalry

When my old mother taught me to sing

When my old mother taught me to sing,
it is strange that she would often weep.
And now I also torment my swarthy face by weeping,
when I teach gypsy children to play and sing!

Give a hawk a cage
Give a hawk a cage of purest gold;
he won’t trade his thorny nest for it.
To a wild horse who gallops through the puszta,
you seldom hitch a bridle and stirrup.
And so also to the gypsy, nature gave something:
through an eternal bond, it bound him with freedom.
 

Translations by Damien Krzyzek

Эти летние ночи

Эти летние ночи прекрасные,
Ярким светом луны озарённые,
Порождают тревоги неясные,
Пробуждают порывы влюблённые.

Забывается скорбь необъятная,
Что даруется жизнью унылою,
И блаженства края благодатные
Раскрываются тайною силою.

И открыли друг другу невластные
Над собою сердцамы влюблённые.
В эти летние ночи прекрасные,
светом ярким луны озарённые

Daniíl Maksímovich Ratgáuz

Ночь печальна

Ночь печальна, как мечты мои…
Далеко, в глухой степи широкой,
Огонёк мерцает одинокий…
В сердце много грусти и любви.

Но кому и как расскажешь ты,
Что зовёт тебя, чем сердце полно?
Путь далёк, глухая степь безмолвна,
Ночь печальна, как мои мечты.

Ivan Bunin

Какое счастье

Какое счастье: и ночь, и мы одни!
Река — как зеркало и вся блестит звездами,
А там-то, голову закинь-ка да взгляни:
Какая глубина и чистота над нами!

О, называйменябезумным! Назови,
Чем хочешь: в этот миг я разумом слабею
И в сердце чувствую такойприливлюбви,
Что не могу молчать, не стану, не умею!

Я болен, я влюблён, но, мучась и любя,
О, слушай! о, пойми! — я страсти не скрываю,
И я хочу сказать, что я люблю тебя,
Тебя, одну тебя люблю я и желаю!

Afanasy Fet

These summer nights

These beautiful summer nights,
Resplendent in the moon’s bright light,
Give birth to vague feelings of alarm,
Give rise to surges of love.

Forgotten is the boundless melancholy
That is bestowed by sorrowful life,
And a promised land of happiness
Is revealed by a mysterious power.

And we open up to one another
Our hearts so helplessly in love.
On these beautiful summer nights,
Resplendent in the moon’s bright light.



The Night is Sad

The night is sad, like my dreams…
Far off, in the wide deserted steppe,
A solitary light is flickering…
Your heart brims with melancholy and love.

But to whom and how would you express
What summons you, what fills your heart?
The way is long, the empty steppe is silent,
The night is sad, like my dreams.



What happiness

What happiness: it’s night, and we’re alone!
The river is like a mirror, all glistening with stars,
And there on high, lean your head back and look up:
What profundity and purity is overhead!

Oh, call me crazy! Call me
What you will: at this moment reason fails me
And in my heart I feel such a surge of love
I can’t keep silent, I won’t, I’m not able!

I’m sick, I’m in love, but, tormented and loving —
Oh, listen! oh hear me! — I can’t hide this passion,
And I want to say I love you,
It’s you, it’s you alone I love and desire!

Translations by Richard Sylvester